Это письмо пришло из Франции — так приятно, что и там читают «Люблю!». Наталия, его автор, женщина удивительной судьбы. Она писатель, то есть человек «без паспорта, интернациональное явление». В то же время Наталия работает в мэрии города Пуатье. Об остальном она расскажет сама.
1989 год, г.Черкассы
Все началось на Украине, в голодном 1947-м — за год до моего рождения. Моя мать пошла в районный центр — 35 километров пешком! — в надежде обменять кое-что из одежды на еду. Возле ворот рынка сидела женщина в черном с огромной книгой на коленях и толковала людям судьбу. Мать не особо верила в Бога, в предсказания, но женщина ее окликнула, и мама подошла.
— У тебя через год родится дочь, — сказала женщина, — и будет у нее трое детей. Ей всю жизнь придется иметь дело с бумагами, а потом она уедет в «чужую нацию».
Мать стояла, оторопев: она имела сына от первого замужества, а во втором браке вот уже 13 лет детей не было. После поездки к столичным специалистам надежда угасла — заключение было жестким. И все же через год появилась я. Мать не говорила мне о встрече с предсказательницей, пока один французский инженер не попросил моей руки. Она вдруг занервничала: «Так это, значит, он из чужой нации...» «Он из Франции», — пыталась защититься я.
Настоящий парижанин
Познакомились мы с Норбером благодаря соотечественнице Нине, вышедшей замуж за француза. Он приехал в командировку на Украину в группе французских специалистов, она вместе с ним. Я иногда заходила к Нине в гости. Однажды коллега ее мужа пригласил нас на чай с блинами — это и был Норбер.
Высокий, яркий брюнет, живой и экспрессивный, он хорошо танцевал, умел готовить, был галантен с дамами — короче, настоящий парижанин. К своим 33 годам успел объехать многие страны: Индонезия, Сирия, Тунис, Саудовская Аравия — везде его окружали красивые женщины. Но жениться он не спешил, наслаждался свободой.
Однажды в гостях у Нины Норбер подсел ко мне:
— А тебе хотелось бы поехать во Францию? — спросил он вдруг. Посмотрев на него, я поняла, что это не простой интерес.
— Это непросто (шел 1969 год), я особенно об этом не задумываюсь, — ответила я.
— Мои родители хорошие люди, у них большой дом... — пытался продолжить Норбер. Но я уже отошла к Нине.
Не получив определенного ответа, Норбер загрустил и вскоре ушел. Он не появлялся недели две, и я, признаться, уже стала его высматривать. Почему-то в его присутствии было спокойно и радостно на душе, наши отношения перешли во что-то более серьезное. Норбер слетал домой и сказал своим родителям, что хочет жениться на мне. А потом пришел к моим.
Но надеждам нашим сбыться было не суждено. Мой брат был офицером, заканчивал военную академию, и мой брак с иностранцем положил бы конец его карьере. Так что Норберу мои родители отказали, я же была еще слишком молода и наивна, чтобы бороться против своей семьи. Обиженный Норбер уехал, а я осталась.
Вещие сны
Я еще иногда заходила к Нине, но срок контракта ее мужа подошел к концу. И однажды она сказала: «Мы уезжаем, не ходите сюда больше. Видите вон ту серую «Волгу», — она кивнула на кухонное окно, — это КГБ. Они следят за всеми, кто встречается с иностранцами».
Для меня эта новость была как ушат холодной воды на голову. О переписке с Норбером и речи не шло, меня занесли в «черные списки» как неблагонадежную.
Иногда мне снились вещие сны. Однажды я видела себя в битком набитом автобусе, у меня была красивая меховая шапка. Норбер ломился в переднюю дверь, а меня к нему не пускали. Когда я выбралась из автобуса, шапки не было, ее украли; исчез и Норбер...
С мужем мы были одногодками, он работал таксистом, любил авантюры с женщинами. Шли годы: появилась квартира, мебель, дети ходили в школу. Я закончила институт, и к 30-ти годам карьера моя сложилась. Но жили мы нескладно: муж был красив, но слаб; очень любил свою мать, которая меня терпеть не могла из-за истории с Норбером.
Постепенно мы стали жить каждый своей жизнью, пусть и под одной крышей. Надвигался разрыв. Вот тогда я и увидела второй сон с Норбером. Я с большим животом на дне глубокого карьера. Вдруг Норбер протягивает мне руку, тащит мое тяжелое тело наверх. Вытянул. Наверху я оглядываюсь по сторонам, а моего спасителя нет...
Появление младшей дочери ситуацию в семье не исправило, только забот стало еще больше. Мама перенесла два инфаркта и после реанимации превратилась в угасающее существо.
Двуглавый хохол
27 апреля 1986 года грянул Чернобыль. Мне позвонила подруга-журналистка:
— Я не знаю, что именно произошло, но это трагедия, равная третьей мировой войне!
— Откуда ты это взяла?! Нет ни о чем никакой информации!
— Партийное руководство бегает как на пожаре, никого из прессы не подпускают.
Я позвонила в Киев в Комитет защиты мира — своему руководству. Я как раз должна была ехать туда в командировку. Мой начальник Борис Сергеевич, всегда воспитанный, резко и быстро ответил:
— Никуда не езжай! Не выходи на улицу, надень платок, прикрой волосы, — последовал приказ.
— Да вы что там, в Киеве, сошли с ума?! Какой платок?!
— Извини, я бегу по делам, — и в трубке раздались гудки.
Оказывается, в это время Борис Сергеевич готовил к эвакуации жителей города. ...Сегодня его уже нет, он умер в прошлом году от белокровия — как и многие другие. Генетический код моей нации получил удар в самую сердцевину. Знакомый дипломат пошутил: «Знаешь новую эмблему Украины? Двуглавый хохол!»
Поэтому летом я увезла старшую дочь поступать в мединститут в Санкт-Петербург. Когда она не прошла по конкурсу, я сказала: «Останешься здесь. Найдем работу в госпитале, сдашь экзамены на следующий год». Дороги домой не было.
Осень в Коктебеле
В 1988 году я поехала в Коктебель заканчивать книгу стихов. ...Осень, лунные пейзажи, море, выносящее на берег аметисты, топазы, сердолики. Старые крымские горы отдают их морю, а оно — людям. Здесь, в Коктебеле, меня посетил третий сон о Норбере: он смотрел на меня сквозь стекло какого-то здания необычной архитектуры и бил в него руками. Я испугалась, что стекло расколется под его ударами, и прокричала: «Норбер, не стучи, я сама приду!» — и проснулась оттого, что произнесла это наяву. Я не могла дождаться утра, чтобы побежать к моей подруге Майе Ф., детской писательнице.
Ее мой рассказ не удивил. Она знала историю с Норбером и всегда удивлялась, как я могу молчать об этом почти двадцать лет.
— Он пробивается к тебе, помоги ему найти тебя, — было ее заключение.
Я нашла старую записную книжку с адресами Норбера и его родителей, написала два одинаковых письма. Через пару месяцев пришел ответ. Письмо Норбера излучало сплошную радость, он торопился найти меня уже наяву, приглашал в гости. Это было сложно, но меня все-таки отпустили с работы. Помогла горбачевская оттепель.
Аэропорт Шарля де Голля поразил архитектурой модерна. А когда за огромным стеклом я увидела Норбера, который пристально вглядывался в лица пассажиров, поняла, откуда брал начало коктебельский сон. Место было точно таким, как в моем видении.
...Да, мы изменились за это время. Неизменными остались наши души.
Квартира Норбера была в центре Парижа. Он работал инженером на стройках всего мира, не женился. Мы отправились в Шербург, где он тогда работал. Пока он был занят, я проводила день на берегу океана. Из ресторана прямо к воде мне приносили напитки и кофе. Через две недели Норбер через всю Францию повез меня знакомить со своими родителями. Там он и сделал мне предложение.
Впереди предстояло еще возвращение за младшей дочерью Дарьей, оформление документов. (С мужем мы к тому времени развелись.) Наша свадьба состоялась в Париже в ноябре 89-го. Все было хорошо. Но как и бывает в жизни, за все надо платить.
Прыжок без парашюта
Норбер и Наталья женятся в первый раз: 1989 год, г. Париж
Когда я приехала, Норбер просил у начальства неделю отпуска, но ему отказали. Тогда он самовольно оставил стройку — и оказался на улице без выходного пособия. Ему в тот момент казалось все равно — он был влюблен. А я пребывала в уверенности, что за спиной Норбера, в его стране, мне ничего не грозит.
Вскоре Норбер продал квартиру и купил дом в небольшом городке в центре Франции. Сидел дома, а мы с дочерью — вместе с ним. Я записалась в университет, год учила французский, а дальше кончились деньги. Для родственников Норбера праздник вообще длился один день — на свадьбе. А потом начались рассуждения на тему, что вот, мол, приехала иностранка — рано или поздно ей все добро останется. Депрессия, нищета, безработица сломили Норбера. Он не имел никакого опыта семейной жизни, погружался в алкоголь, а виновата в сложившейся ситуации была якобы я. Раньше, мол, пока был один, проблем не было. Потеряв дом, страну, работу, старших детей, я очутилась на чужбине с ребенком, рядом со сломленным, слабым мужчиной...
Через два с половиной года я с трудом нашла работу, подписала контракт на шесть месяцев и уехала, забрав дочь, за 700 км от дома. Вначале было очень трудно. Зарплаты хватало только на оплату квартиры и на питание. Когда после окончания контракта я вернулась домой, то увидела Норбера заросшим, полностью опустившимся, без малейших сил бороться. Наши отношения деградировали. Я не могла слушать обвинения в корысти, а Норберу уже были как-то ни к чему моя ностальгия, слезы по детям.
Столкнулись два менталитета: здешний, с экономическим расчетом, и славянский, построенный на чувствах и воздушных замках. Выход виделся один: я первой заговорила о разводе. Сначала Норбер не понимал, но я убедила его, что раз корабль тонет, надо выживать поодиночке. Я отдаю его любимую свободу и ухожу с дочкой в свою, неизвестную жизнь. Для меня это была трагедия, полное фиаско, прыжок без парашюта в чужое небо. О возврате домой речи не могло быть — страна уже не существовала.
Государственная квартира, которую получили мы с дочкой, звенела пустотой. Я у Норбера ничего не взяла — подруги принесли посуду, простыни, матрац. Материальная агония длилась три года. Спрятав слезы от дочери, я переехала в столицу нашего департамента. Дарья училась в лицее, я нашла работу.
«...за тех, кого приручили»
С Норбером всегда поддерживала добрые отношения, отдавая должное за то, что он вырвал нас в другую жизнь. Уже второй раз судьба приводила ко мне слабого мужчину. «Значит, я должна быть сильной, другого не дано», — тешила я себя со славянским фатализмом. Норбер сильно постарел, родители его умерли. При разделе наследства с братьями согласия не было. Он оказался совсем один.
Однажды в начале весны 99-го раздался звонок от Норбера: он чувствовал себя очень плохо. Я попросила его лечь в госпиталь в городе, где я живу — так мне легче его навещать. Диагноз был плачевным: острая сердечная недостаточность, опухание ног, вода в легких. Лечение продвигалось медленно. Я все время находилась возле него.
Летом из Москвы ко мне приехала старшая дочь Юлия со своим сыном. Мой сын Владимир в это время учился в здешнем университете. И вот в присутствии всех нас Норбер попросил меня снова выйти за него замуж. Я не отказала. Ведь «мы отвечаем за тех, кого приручили...»
Наталия Замулко, г. Пуатье
Комментариев нет:
Отправить комментарий